СВИДЕТЕЛЬСТВО ЛЮБВИ
Драма в двух действиях.
Влюбившись в одну молоденькую девушку, отец и сын крупно поссорились. Но оказалось, что причина их раздора – вовсе не девушка, и даже не любовный треугольник, в котором они оказались. Их конфликт – это столкновение двух непонятых одиночеств, и корни его лежат в глубоком прошлом, а развязка неожиданна и непредсказуема. К тому же выяснилось, что девушка совсем не тот нежный ангел, за которого себя выдаёт.
 |
Действующие лица: МАКСИМ АНТОН НАТАША |
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
В гостиной – дорогая обстановка, приглушённый свет, который даёт настольная лампа. Видна лестница, ведущая на второй этаж. Напротив дивана – окно, полускрытое портьерами. На полу лежат гантели.
На диване полулежит Максим. На нём домашний халат. Максим держит в руках стакан, наполовину наполненный водой, капает в стакан корвалол, шёпотом считая капли.
МАКСИМ. (еле слышно) Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
Слышится звук подъезжающей машины, в окно на пару секунд проникает свет фар, освещая гостиную.
Максим встаёт, нехотя подходит к окну, отодвигает портьеру, всматривается в темноту..
Неожиданно подбирается, начинает метаться по комнате – ставит на столик у дивана корвалол и стакан с водой, срывает с себя халат, суетливо прячет его в шкаф, достаёт из шкафа джинсы, чёрную майку, быстро одевается, на глазах преображаясь из немолодого, неважно чувствующего себя мужчины в моложавого плейбоя, включает яркий свет.
Звенит звонок. Максим пружинистой походкой, поигрывая мышцами, словно его кто-то может в данный момент видеть со стороны, идёт открывать дверь. Пригладив волосы и придав себе ещё более бравый вид, распахивает дверь.
АНТОН. (из-за двери) Разрешишь войти?
МАКСИМ. (отходя чуть в сторону) Какие люди! С ума сойти… Какими судьбами?
Заходит Антон – у него внешность типичного творческого интеллигента.
АНТОН. Я на минуту. Мне нужно забрать свидетельство о рождении.
Максим делает приглашающий жест рукой.
МАКСИМ. Да пожалуйста… Ты же знаешь, наш дом – твой дом.
Антон проходит мимо Максима, намеренно задев его плечом. Не глядя по сторонам, быстро поднимается по лестнице, скрывается на втором этаже.
Максим замечает на столике у дивана корвалол и стакан, быстро прячет их в шкаф, вместо них поспешно достаёт из бара виски и широкий стакан, подумав, добавляет еще коктейльный бокал и початую бутылку мартини. Бросается к шкафу, роется в нём, бросает на диван полупрозрачный женский пеньюар. Подходит к зеркалу, поправляет волосы, оглядывает себя, явно оставаясь довольным увиденным.
Сверху слышится сильный грохот и вскрик Антона.
МАКСИМ. Осторожней там! На потолке плохо закреплена балка! Если полезешь в письменный стол и случайно локтем заденешь стену, она может упасть…
На лестницу выходит Антон, его лицо искажено гримасой боли, он держится за правое плечо.
АНТОН. (сдавленным голосом) Сволочь… Ты это специально сделал?
МАКСИМ. Умнее ничего не придумал? Откуда я знал, что ты приедешь? Да ещё полезешь в стол за свидетельством…
Антон, загибаясь от боли и держась за плечо, садится на ступеньку.
АНТОН. Мне иногда кажется – дьявол тебе подсказывает.
Максим, плеснув в стакан виски, поднимается по лестнице, протягивает его Антону.
МАКСИМ. На, глотни. Легче станет.
Антон отталкивает его руку с такой силой, что виски выплёскивается из стакана.
АНТОН. Я не нашёл свидетельство. Где оно?
МАКСИМ. Понятия не имею. Всегда лежало вместе с другими документами. (одним глотком допивает оставшийся в стакане виски) А зачем оно тебе?
АНТОН. Не твоё дело.
МАКСИМ. Ну, не моё так не моё. Смотри внимательнее, я твои вещи не трогал.
Максим спускается вниз, Антон с ненавистью смотрит ему в спину.
АНТОН. Когда ты уже достроишь этот чёртов дом?
МАКСИМ. Никогда. Я не собираюсь его достраивать.
АНТОН. А что так? Кончились деньги?
МАКСИМ. Денег навалом. Просто не люблю забивать последний гвоздь, ты же знаешь.
АНТОН. (усмехается) Помню, помню. (цитирует) «Жизнь продолжается до тех пор, пока в ней есть мечта». А как же молодая жена? Она не против, что при неосторожном обращении со столом на голову может упасть балка? И удобства на улице её не смущают?
МАКСИМ. Ну, во-первых, не все удобства на улице, а во-вторых, Наташа меня понимает…
Не дослушав Максима, Антон вскакивает и убегает вверх по лестнице. На втором этаже слышен шум – звуки выдвигаемых ящиков, переставляемой мебели, брошенных на пол вещей.
МАКСИМ. (кричит) Осторожнее! Дверной косяк держится на соплях!
Максим, усмехаясь, наливает себе виски, пьет.
На лестницу выбегает разъярённый Антон.
АНТОН. Врёшь! Ты всё врёшь!
МАКСИМ. (невозмутимо) Что косяк на соплях? Или что туалет теперь находится в доме? Сходи и проверь.
АНТОН. Ты врёшь, что Наташа тебя понимает! Хочешь, спрошу у неё?! (кричит) Наташа! Натали! Тебе, правда, нравится жить в этих руинах с этим… с этой старой развалиной?! Правда?! Тут же всё падает и рушится, Натали! А из этого мачо – песок сыплется! Много мелкого, грязного, вонючего песка! Ты этого хотела, когда уходила от меня, да, Натали?!
МАКСИМ. Антон, прекрати истерику! Забирай своё свидетельство, если оно тебе действительно нужно, и уходи!
АНТОН. (спускаясь по лестнице) Я что-то не понял… Натали! Ты не хочешь со мной разговаривать?! Брезгуешь? Или боишься, что, увидев меня, не справишься с чувствами и бросишься мне на шею?!
МАКСИМ. Заткнись. Наташа в ванной. Ты же знаешь, она любит валяться в джакузи часами.
Антон берёт с дивана пеньюар, пропускает его сквозь пальцы.
АНТОН. Правда? Ну, не знаю… Когда я здесь жил, она в ванной долго не задерживалась. Максимум – пятнадцать минут, и в постель. Ко мне!
Антон с вызовом смотрит на Максима.
Максим выхватывает у него пеньюар, отбрасывает.
МАКСИМ. Ты зачем пришёл? Оскорблять меня? Или, может, хочешь ударить? Ну, так бей, чего стоишь?! Бей!
АНТОН. А ты знаешь, хочу… Уже полгода, как хочу съездить по твоей наглой самодовольной роже…
Антон замахивается правой рукой для удара, но тут же вскрикивает, хватается за больное плечо, садится на диван, стонет.
МАКСИМ. Вот не захотел боксом заниматься! А там учат терпеть боль и наносить удар. Это тебе не на гитаре тренькать, хлюпик! Дай, посмотрю, вдруг перелом.
АНТОН. (отшатывается от Максима) Не трогай меня!
МАКСИМ. (пожимая плечами) Ну, не хочешь, как хочешь. Только имей в виду – неправильно срастётся, про концерты свои дурацкие можешь забыть. Во всяком случае, аккомпанировать себе ты не сможешь. Только, э-э-э… с позволения сказать – петь.
АНТОН. Натали-и-и! Этот старый пердун специально переломал мне руки, чтобы я не смог выступать! Он… Он ревнует меня! К моей молодости, к успеху…
МАКСИМ. (перебивает) Скажи ещё, к красоте, хлюпик. Дай руку посмотрю, а то, не дай бог, инвалидом останешься.
АНТОН. Не трогай меня! (стонет) Чёрт… Похоже, и правда, сломал.
МАКСИМ. (обеспокоенно) Давай, я отвезу тебя в больницу, там сделают рентген.
АНТОН. Ты думаешь, я сяду с тобой в одну машину?
МАКСИМ. Ну, хорошо, я вызову такси.
Берёт телефон, набирает номер.
АНТОН. Я убью таксиста.
МАКСИМ. Вот как? А в чём же таксист виноват?
АНТОН. Ни в чём. Тебя я убить не могу, Натали тоже. Значит, придётся убить таксиста. По-моему, это справедливо.
МАКСИМ. (в трубку) Простите, но вам лучше не приезжать. По-моему, он не шутит. (нажимает отбой, кладёт телефон) Ну, вот чего ты добиваешься, а? Полгода прошло! Пора понять и смириться – я люблю Наташу, Наташа любит меня, и с этим ничего поделать нельзя, как и с тем, что на дворе весна, распускаются листья, день стал длиннее, а солнце припекает так, что можно уже загорать. Я понимаю – больно. Но ты же мужик! У кого их не было, душевных ран? А у кого не было, так ещё будут… Это жизнь, Антоха… Это же жизнь! Ударит – потом приласкает… Приласкает – потом снова ударит! Чёрно-белые полосы, слыхал?!
АНТОН. Меня не жизнь ударила, папа! Мне ты вмазал… Поддых.
МАКСИМ. (вздыхает) Ну, сколько раз говорил – прости. Ну, хочешь, снова скажу? (бухается на колени) Прости! Прости! Сам не знаю, как такое случилось! Кроме матери не любил никого, и думал, уже не полюблю никогда. А как Наташку твою увидел, так в голове словно переклинило что-то, сразу понял – пропал… Я же говорил тебе – будь мужиком, квартиру снимай! Так нет, ты ж привык – свежий воздух, элитный посёлок, полный холодильник, домработница, все дела… И Наташка твоя в пеньюаре с утра до ночи передо мной туда-сюда, туда-сюда… Я же не железный! И не старик! Мне пятьдесят пять всего! Подло поступил, знаю. Но ведь она в меня тоже влюбилась!
Антон словно не слушает, берёт второй бокал.
АНТОН. Папа…
МАКСИМ. По-настоящему влюбилась! Как-то вечером в саду ко мне подошла и заплакала – жить, говорит, без вас не могу, Максим Валентинович… Ну, я и сдался. Потому что, ладно бы мне одному любовь эта в голову стукнула, а раз и ей тоже… Это судьба, понимаешь?
АНТОН. (вертит бокал в руках) Пап, а ведь из этого бокала никто не пил… Смотри, следов помады-то нет, а Натали всегда красит губы. Всегда! Даже дома…
Максим резко встаёт с колен, забирает у Антона бокал.
МАКСИМ. У Наташи разболелась голова, она не стала пить и ушла в ванную. Если у тебя всё, можешь уезжать. Как рука? Рулить сможешь?
АНТОН. (словно не слышит) А я-то думаю… Отчего в комнате корвалолом пахнет? (хохочет) Она бросила тебя, папа?! Она бросила тебя! Что, съел, старый хрыч?!
МАКСИМ. Заткнись. Наташа в ванной.
АНТОН. (встаёт) Это легко проверить.
Максим бросается к Антону, преграждает ему путь.
МАКСИМ. Только попробуй!
АНТОН. А то что?! Ударишь меня?! Ну, давай! Вмажь своему нерадивому сыночку, чтобы не шлялся по твоему дому и не лез в твою личную жизнь!
Максим обессиленно садится на диван, смотрит в одну точку, закрывает руками лицо.
МАКСИМ. Да. Я пил корвалол. Только не из-за Наташи. Она ушла от меня давно, мы прожили вместе всего неделю. Я разорён, Антоха. Этот чёртов кризис… Сеть закусочных «Горячие беляшики» накрылась медным тазом. Я нищий. Я нищий, старый, брошенный всеми урод. Даже этот дом мне больше не принадлежит – мечта, в которую я так не хотел забивать последний гвоздь! И поделом мне. За всё надо платить. Если честно, я хотел застрелиться.
Максим достаёт из-под дивана пистолет, кладёт его на стол.
АНТОН. После корвалола?!
МАКСИМ. Да. Чтобы руки не тряслись.
Повисает минутная пауза.
АНТОН. Скажи, Натали ушла после того, как узнала, что ты разорён?
МАКСИМ. (отрицательно качает головой) Нет. Она чистая и честная девушка, ты это должен знать как никто другой. Она вообще не лезла в мои дела. А ушла… Ушла, потому что… В общем, ушла и всё!
Антон вскакивает, садится, на лице – сильное смятение, он шарит по карманам, ищет телефон.
АНТОН. Чёрт… Какой же я идиот. Я всё сменил – адрес, телефон, всё…
Наконец, Антон находит телефон, достаёт его, сидит, тупо уставившись в дисплей.
МАКСИМ. Имя же ты не сменил. И фамилию тоже. Весь город увешан твоими афишами. Если бы она хотела тебя найти…
АНТОН. (кричит) Заткнись!!! Замолчи, прошу тебя… Не надо забивать гвоздь… Сколько, говоришь, вы прожили? Неделю? Всего неделю?!
МАКСИМ. (сухо) Если быть точным, то неделю и два с половиной дня.
АНТОН. И что, у вас всё было гладко всю эту неделю и два с половиной дня? Вы не ссорились?
МАКСИМ. (с вызовом) Скажу больше – мы были абсолютно счастливы.
АНТОН. И от этого счастья она сбежала… (звонит) То есть, вторая неделя такого счастья была ей уже не по силам… Отлично… Какой же я идиот! Поверил, что в тебя можно влюбиться всерьёз. И надолго!
МАКСИМ. Что ты делаешь?
АНТОН. Звоню её тётке в Калугу… Алло, здравствуйте Альбина Матвеевна. А могу я услышать Наташу?! (лицо у Антона вытягивается) Что?! Как?.. Когда?!. Что случилось?! Простите…
Антон сидит с потрясением на лице.
МАКСИМ. (усмехнувшись) Неужели ты думаешь, я не звонил в Калугу? Впрочем… Да, не звонил. Мне показалось глупым туда звонить, мне же не семнадцать лет, чтобы по родственникам разыскивать свой сбежавший объект страсти… Ну?! Что ты молчишь?!! Что тебе там сказали?
АНТОН. (глядя в одну точку) Тётка сказала, что Натали умерла…
МАКСИМ. Что значит… умерла? Это шутка?
АНТОН. Три дня назад её сбила машина. Какой-то лихач…
МАКСИМ. Но…
АНТОН. Сегодня похоронили.
МАКСИМ. Этого не может быть…
АНТОН. «Третья могила в восьмом квадрате, можете навестить»… Так тётя сказала.
Антон и Максим смотрят друг на друга, одновременно хватаются за пистолет, который лежит на столике. Тянут пистолет каждый к себе, не отрывая глаз друг от друга.
АНТОН. (тянет пистолет к себе, с ненавистью) Это ты виноват! Если бы Натали не ушла от тебя, она не поехала бы в Калугу, где носятся лихачи…
МАКСИМ. (тянет пистолет к себе) Тем более это моя пуля.
АНТОН. (тянет пистолет к себе) Ты отнял у меня любимую женщину! Неужели отнимешь и пулю?
МАКСИМ. (тянет пистолет к себе) У тебя сейчас просто стресс, а я и так собирался стреляться!
АНТОН. (тянет пистолет к себе) Вот в таком виде?! Хотел быть мачо с вынесенными мозгами?!
МАКСИМ. (тянет пистолет к себе) Я был в халате! Переоделся, когда ты позвонил в дверь!
АНТОН. (отпуская пистолет) Зачем?
МАКСИМ. Ты, правда, не понимаешь?
АНТОН. Ах, да, ты же победитель. Не любишь, чтобы тебя жалели. Всегда должен выглядеть сильным и на коне. Даже если пьёшь корвалол, чтобы не дрожала рука, когда собираешься застрелиться…
Антон снова хватается за пистолет, который Максим по инерции держит в руке.
Антон и Максим пытаются вырвать пистолет один у другого.
АНТОН. (кричит в лицо Максиму) Позёр! Дешёвка! Мразь! Говно! Мне стыдно, что я твой сын!
Пистолет стреляет. Антон и Максим одновременно отшатываются, выпуская пистолет из рук. Пистолет падает на стол.
Максим хватает пистолет, прячет его в сейф в шкафу, дверцу закрывает на ключ, ключ незаметно прячет в карман. Наливает виски в стакан и бокал.
МАКСИМ. Помянем?
Антон отворачивается, сидит, уткнувшись в диван, плечи его трясутся.
Максим выпивает стакан виски, садится рядом с Антоном, достаёт из ящика в столе сигареты.
МАКСИМ. Год не курил… Как начал качаться, бросил… (шарит в ящике стола) Да где же зажигалка-то?! Не плачь, Антоха, слышишь, ты же мужик. Ты должен держать удар… Я не знаю, почему Наташа от меня ушла, правда, не понимаю… У нас всё было хорошо, и в отношениях, и в постели… Извини. Я вернулся с работы пораньше, с букетом сиреневых ирисов и бутылкой брюта – всё, как она любит, – а её нет. И вещей тоже нет, только ключи на столе лежат и вот этот пеньюар на диване.… Ну, хорошо, вру я, вру! Я понимаю, почему она ушла. И ты понимаешь. Не захотела стоять между нами. Не смогла. Она же видела, как ты меня ненавидишь. И видела, что я не могу не любить тебя, но этой любви с каждым днем остается все меньше и меньше. Она честная, чистая девушка. Выдержала всего неделю… и ушла. Чтобы у нас был шанс снова стать отцом и сыном, а не соперниками. Не плачь, ты же мужик, ты должен держать удар… Да где же эта чёртова зажигалка?! Жуть, как курить хочется. Ты знаешь, когда мы с ней… ну, сам понимаешь… занимались любовью… Прости… В общем, мне кажется, она думала о тебе в этот момент. Ты не можешь представить, что я испытывал. Мне хотелось её задушить. А потом взять пистолет с единственным боевым патроном и пустить пулю в лоб. Нет, не себе. Тебе. А самому сесть за двойное убийство. Это ты во всём виноват. Ты. Потому что я сразу тебе сказал, когда ты привёл Наташу – снимай квартиру, ты же мужик… А вот ни хрена ты не мужик, ни разу… Ты не умеешь держать удар. Да где же зажигалка?!
АНТОН. (не поворачиваясь) Что такое восьмой квадрат, ты не знаешь?
МАКСИМ. (продолжая шарить в ящике стола) Да чёрт его знает… У них там на кладбищах какие-то свои обозначения. А зачем тебе? Ты собираешься ехать в Калугу?
АНТОН. А ты нет?
МАКСИМ. (пожимает плечами) Ты прав, надо съездить. Просто не люблю кладбища. Я к маме-то перестал ездить, знаешь, почему?
АНТОН. Потому что ты подонок и тварь.
МАКСИМ. Потому что там все воруют. Положишь цветы – на следующий день ничего нет. Я уже и пластмассовые покупал, и стебли обрезал, бесполезно. Воруют! Наверное, наверху зажигалка…
Максим, сгорбившись, шаркающей походкой старика идёт к лестнице, поднимается.
АНТОН. (кричит ему в спину) Ненавижу тебя!
МАКСИМ. (оборачивается) Взаимно!
АНТОН. Барыга!
МАКСИМ. Щенок!
АНТОН. Бездушный амбал!
МАКСИМ. Хлюпик!
АНТОН. Это ты её убил!
МАКСИМ. Если бы ты, размазня, снял квартиру, не было бы никакого восьмого квадрата!
АНТОН. (выдыхаясь) Старый, похотливый пердун… Как же я тебя ненавижу.
МАКСИМ. (поднимаясь) Да подавись своей ненавистью, мне на неё плевать. Ты не мужик. Ты не умеешь держать удар… И не умеешь быть первым. Мне стыдно, что ты мой сын…
Максим скрывается на втором этаже. Антон бросается к сейфу, дёргает дверцу, понимает, что сейф закрыт, истерически ищет ключ везде – поднимает подушки, плед, не находит ключа, выдвигает ящики стола, достаёт упаковку таблеток, читает название.
АНТОН. Ну, что ж… Отлично, так даже лучше…
Антон глотает горсть таблеток, запивает виски.
Сверху слышится грохот.
ГОЛОС МАКСИМА. Чёрт!…
Антон садится на диван, закрывает глаза.
ГОЛОС МАКСИМА. Представляешь, я нашёл спички! Сувенирные! На них написано «225 лет со дня взятия Бастилии»! Ты не знаешь, откуда они у нас?!
АНТОН. (шёпотом, из последних сил) Это я подарил Натали… Она коллекционировала… редкие коробки… Не смей трогать… их…
Голова Антона падает на бок, он замолкает.
На лестнице появляется Максим, он спускается, на ходу чиркает спичкой о коробок, прикуривает, глубоко затягивается, останавливается, словно прислушиваясь к себе.
МАКСИМ. Скажи, а тебе тоже казалось, что Наташа похожа на маму? Скажи честно, а?! Если это так, то это не я увёл её у тебя, а ты у меня! Понимаешь, о чём я тебе говорю?
Максим спускается с лестницы, подходит к Антону.
МАКСИМ. Понимаешь, а, хлюпик? Ты не мог не заметить, что она похожа на маму, ты не мог не понять, что, увидев её, я потеряю голову, ты не должен был вообще нас знакомить, во всяком случае, до тех пор, пока вы бы не расписались и у неё живот не полез бы на нос. Тогда бы ни я, ни она ни за что не посмели бы… Хотя… Не уверен… Эй! (трясёт Антона за плечо) Антох, как ты думаешь, мы посмели бы или нет?! Наставили бы тебе рога?! Я что-то уже вообще ничего в этой жизни не понимаю. (бросает спички на стол) Антох, ты чего? (берёт бокал из-под виски) С одного глотка, что ли, вырубился? Антоха…
Максим замечает пустую упаковку от таблеток, хватает её, читает.
МАКСИМ. Антоха! Антоха!
Максим бьёт Антона по щекам, щупает пульс, выхватывает телефон, звонит.
МАКСИМ. (хриплым, паническим голосом) «Скорая»! Посёлок «Элитный»! Суицид, быстрее, пожалуйста! Не дышит, нет, и сердце не бьётся! Как – не приедете?! Да кто тут с жиру-то бесится?! Я разорён!!! Слышите, я беден как церковная мышь! Что значит – тем более?! (отбрасывает телефон) Уроды, скоты…
Максим садится, прижимает голову Антона к себе.
МАКСИМ. Бедный мой мальчик… Бедный ребёнок… Я так и не научил тебя держать удар…
Максим берёт с полки плюшевого медведя, вкладывает его в руки Антону.
МАКСИМ. А знаешь, я тоже не хочу его держать. Именно этот удар – не хочу. Не могу, устал… Хочу быть слабым, нервным и беззащитным, таким же, как ты, сынок… Знаешь, как я боялся пустить себе пулю в лоб? Даже после корвалола руки тряслись, пришлось вторую порцию пить… А вот так, как ты… просто заснуть… я даже не догадался.
Максим шарит в ящике стола, достаёт ещё одну упаковку таблеток.
МАКСИМ. Во-от… Видишь, какое нам от мамы наследство осталось, она бессонницей маялась… Тут на всех хватит.
Максим глотает горсть таблеток, запивает виски из бутылки, улыбается.
МАКСИМ. Господи, как хорошо-то… Как всё просто, без крови, без выстрелов, без трясущихся рук и вылетевших мозгов. Всё-таки слабые – счастливые люди, они всегда находят простые и безболезненные решения… Это же гениально – напиться таблеток и навсегда заснуть! А «Скорая» к нам не приедет, потому что суицид в элитном посёлке – это не их профиль… не их профиль. Тут с жиру все бесятся…
Максим откидывается на спинку дивана, почти отключается.
МАКСИМ. (бормочет) Антоха, тебе не больно? Главное, чтобы тебе не было больно, хлюпик, ты в детстве так уколов боялся… А когда я тебе однажды по жопе дал, так ты в обморок грохнулся… Ты не помнишь, за что я тебе дал по жопе, Антоха? Я тоже не помню… Как думаешь… на том свете… Наташа нас встретит? А вдруг мы её опять не поделим? Антоха… Я не подумал… Там же мама ещё… О, господи… я не подумал – там мама! Пустите меня обратно, сюда… туда… или нет, сюда… я запутался. Лучше бы пуля – это быстрее…
Максим затихает, голова падает на бок.
ЗТМ.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Максим и Антон полулежат на диване, слышится громкий храп.
В руках у Антона плюшевый мишка.
Заходит Наташа в просторном палантине – это очень миловидная девушка, но в ней чувствуется хватка провинциалки.
НАТАША. Макс! Почему у тебя дверь открыта?! Ма-акс!
Наташа замирает, увидев на диване Антона, который прижимает к себе плюшевого медведя, и богатырски храпящего Максима.
НАТАША. Ну, ничего себе… Картина маслом.
Замечает на столе пустые упаковки от таблеток.
НАТАША. Та-ак… Понятно, коллективный суицид. (берёт упаковки, читает, усмехается) Да кто же травится давно просроченными таблетками? Ужас… Им сто лет в обед. Ма-а-акс!
Наташа трясёт Максима за плечо, Максим всхрапывает ещё громче.
НАТАША. Антон! (убирает медведя) Да очнитесь же вы! (трясёт обоих) Чёрт! (достаёт телефон, звонит) Алло, «Скорая»! Тут два парня траванулись. Чем-чем… (читает название на пустой упаковке) Каким-то «Соноприлом»… Да, в элитном посёлке. Послушайте, вы совсем там сдурели?! Откуда у меня деньги на платную «Скорую»?!
Наташа недоумённо смотрит на телефон, жмёт отбой.
НАТАША. Да-а… дела-а-а… Поздравляю, мальчики! Вас некому спасать…
Наташа оглядывается по сторонам, проходит по комнате, замечает дорогую золотую статуэтку Ангела, прячет её в сумочку, открывает шкаф, берёт из шкатулки пачку денег, перетянутых розовой резинкой, тоже прячет в сумочку, уходит, но через секунду возвращается.
НАТАША. Нет, ну я так не могу… (садится между Максимом и Антоном) Вы же из-за меня траванулись, мальчики? Правда?
Наташа смотрит то на одного, то на другого, заботливо поправляет волосы у Антона, нежно гладит по плечу Максима.
НАТАША. Господи, как это трогательно… Ведь если бы таблетки не оказались просроченными, вы бы уже не дышали… Мне было так хорошо с вами, мальчики. Я даже не знаю, с кем из вас лучше… Наверное, всё-таки, с тобой, Антон.
Максим резко перестаёт храпеть, открывает глаза.
НАТАША. Или нет… Кажется, с тобой, Макс.
Антон открывает глаза, садится.
НАТАША. Слава богу, сработало! Нет, всё-таки, зря я не пошла в медицинский.
Антон и Максим ошарашено смотрят на Наташу.
НАТАША. Антоша, ты как? А ты, Макс? Голова не кружится? Ничего не болит?
МАКСИМ. Наташа…
АНТОН. Натали…
МАКСИМ. Этого быть не может… Я умер, меня нет, я отравился таблетками, как последний слабак!
АНТОН. Почему не может? Всё сходится, пап… Мы умерли, Натали умерла. Мы встретились на том свете, всё сходится…
МАКСИМ. Думаешь, тот свет обставлен в точности, как моя гостиная?
АНТОН. Почему нет? Наверное, ты это заслужил. Ты же очень любил свой дом.
МАКСИМ. Намекаешь, что мы в раю?
АНТОН. Для меня это ад, папа. Не понимаю, за что? Почему ты в раю, я в аду, а по сути, это одно и то же место.
Пока они говорят, Наташа удивлённо смотрит то на одного, то на другого.
МАКСИМ. Надо же, как в жизни – что для одного рай, для другого ад. (берёт Наташу за руку) Наташа, девочка, а ты как? Где себя ощущаешь?
НАТАША. Честно говоря, не пойму… Почему вы говорите, что я умерла?
МАКСИМ. Ну, как же…
АНТОН. Лихач!
МАКСИМ. Да, в Калуге.
НАТАША. (испуганно отшатывается) Да, меня недавно сбила машина, да, лихач, да, в Калуге, я навещала там тётку… Но я отделалась синяками и лёгким сотрясением мозга!
МАКСИМ. Бедная девочка…
АНТОН. Вчера были похороны…
НАТАША. Нет! (испуганно ощупывает себя) Нет, этого не может быть!
МАКСИМ. Третья могила.
АНТОН. Восьмой квадрат.
МАКСИМ. Прости, нам не хватило мужества тебя навестить. Мы просто не смогли пережить это горе.
НАТАША. Нет! У меня есть пульс! (трогает себя за шею) Я тёплая! Я живая!
МАКСИМ. Бедная девочка…
АНТОН. А кто сказал, что в другом измерении мы не чувствуем себя тёплыми и живыми?!
МАКСИМ. Если честно, мне даже хочется выпить… в этом «другом измерении».
Максим берёт бутылку, наливает в стакан виски.
АНТОН. Конечно! Ты лучше всех устроился. В привычной, так сказать, обстановке.
МАКСИМ. (с нервным смешком) Если б я знал, что всё материальное перекочует со мной на тот свет, я бы прибил все балки и закрепил все косяки! Я бы всё-таки забил в этом доме последний гвоздь! Наташа, тебе мартини со льдом или без?
НАТАША. Что?! Какой мартини? Какой тот свет?! Прекратите меня разыгрывать!
МАКСИМ. Значит, со льдом. Бедная девочка, надеюсь, ты умерла мгновенно, не мучаясь.
НАТАША. (задирает рукав) Вот синяк! (задирает подол) И вот синяк! Сотрясение мозга я, извините, показать не могу.
АНТОН. (меланхолично) А кто сказал, что в другом измерении у нас нет сотрясений и синяков?
МАКСИМ. (протягивая всем бокалы) Давайте выпьем за то…
АНТОН. (берёт бокал) За что, папа? За то, что после смерти ничего не изменилось?
МАКСИМ. А знаешь, давай за это! Это самый лучший тост в моей жизни!
АНТОН. Ты хочешь сказать – твоей смерти?
МАКСИМ. Неважно. За вечность! Наших чувств, наших тел. Наших… домов, наконец! Это самое прекрасное открытие для меня. Ты умер, но ты живой, тёплый, с пульсом, в том же теле, с теми же чувствами, в родной обстановке, рядом с людьми, которые… которых… Послушайте, вы разве не ощущаете такую лёгкость в груди, словно парите?! Разве у вас в душе не играют флейты?!!
АНТОН. Нет, папа. Не забывай, из нас троих ты один в раю. Правда, Натали?
НАТАША. Не знаю, не поняла ещё…
АНТОН. Ты должна выбрать! Или он, или я! Хотя бы сейчас, вернее, именно сейчас, ты должна выбрать!
МАКСИМ. Может, всё-таки выпьем сначала? Кстати, как думаете, чокаться здесь уместно?
АНТОН. (ставит бокал на стол) Ты циник, папа. Бессовестный наглый циник. Как был им, так и остался.
Максим чокается с Наташей, выпивает виски, прислушивается к себе.
МАКСИМ. А хорошо пошло, лучше даже, чем в жизни.
АНТОН. А впрочем, чего от тебя ожидать. А ещё говорят, горбатого могила исправит. Как видим – не исправляет!
Максим вплотную подходит к Наташе.
МАКСИМ. Потанцуем?
Антон бросается между Наташей и Максимом.
АНТОН. Не смей её трогать! Не подходи к ней!
Максим отталкивает Антона, Антон вскрикивает, хватается за больное плечо.
МАКСИМ. Умей проигрывать, хлюпик! Наташа пришла в мой дом! Мой! После смерти! Как думаешь, это о чём-нибудь говорит?!
Наташа отходит и отворачивается.
АНТОН. (держась за плечо) О, господи, больно-то как! Разве у покойников так болит?
МАКСИМ. А кто сказал, что на том свете не чувствуешь боли? Вот, ей-богу, есть в этом какая-то высшая справедливость, дух он, знаете ли, без плоти-то деградирует! Мне всегда казалось несправедливым, что тело играет в ящик отдельно от всего остального, а смотри-ка ты!!! Все на месте, все! Интересно, мой гастрит тоже жив? (щупает живот)
АНТОН. Натали! Ты должна сказать ему, что любишь меня!
Максим подходит к Наташе, поворачивает её к себе.
МАКСИМ. Что с тобой? Ты плачешь?
НАТАША. (вытирает слёзы) Вы так ломаете тут комедию, что я действительно представила, что умерла.
МАКСИМ. (обнимает её) Бедная девочка… В твоем возрасте это, и правда, несправедливо.
НАТАША. (плачет навзрыд) Я же ничего не успела! Совсем ничего! Я же даже ещё не любила по-настоящему!
Повисает долгая пауза. Максим и Антон ошарашено смотрят на Наташу.
МАКСИМ. Как… не любила…
АНТОН. (задумчиво) Интересно, а можно ещё раз самоубиться?
НАТАША. А сколько я вас знала? Тебя (показывает на Антона) полгода, и тебя (показывает на Максима) два месяца! Разве за это время налюбишься?!
АНТОН. Ах, в этом смысле…
МАКСИМ. Жаль, что ничего уже не исправить. Калуга, лихач… Какой внезапный и печальный конец. Бедняжка…
НАТАША. Замолчи! Я живая! Мне нельзя умирать! Я… у меня… Вот!
Наташа скидывает палантин, становится виден её довольно большой живот.
Повисает долгая пауза.
МАКСИМ. Ты беременна?
АНТОН. От кого?
НАТАША. Спросите что-нибудь полегче.
МАКСИМ. О, господи… Мой ребёнок! Его тоже нет…
АНТОН. Это мой ребёнок! Это его нет!
НАТАША. (бьёт кулаком по столу) Так, хватит! Вы отравились просроченными таблетками! Они не сработали! Вы живы! Все живы! Ребёнок толкается, а мне ужасно хочется солёного! У нас есть огурцы?!
АНТОН. (растерянно) Пап, огурцы есть?
МАКСИМ. В раю всё есть. (уходит на второй этаж)
Антон садится рядом с Наташей, берёт её за руку.
АНТОН. Натали, скажи, это мой ребёнок погиб вместе с тобой?
НАТАША. Я же говорю, таблетки были просрочены.
АНТОН. Истекший срок годности только усиливает действие, ты разве не знала?
НАТАША. Антош, прекрати, это уже не смешно.
ГОЛОС МАКСИМА. (сверху) Братцы! Тут только райские яблочки, и никаких огурцов!
АНТОН. (поднимает палец) Вот! Слышала? А ты говоришь, не смешно. Мы в раю, Натали. Ну, или в аду – кому как.
Наташа съёживается, словно от удара, её начинает бить озноб, она ощупывает себя, свой живот.
ГОЛОС МАКСИМА. Есть пюре, есть компот, есть просто мочёные! Так что принести?!
Наташа вскакивает, убегает в ванную.
АНТОН. Не надо! У нас токсикоз!
Сверху спускается Максим, на нём поверх майки накинута выпендрёжная кожаная куртка.
МАКСИМ. (шёпотом) Что, пытался доказать Наташе, что этот ребенок твой?
АНТОН. (тихо) Ты же старик, какие от тебя дети.
Максим подходит к дивану, берёт гантели, несколько раз подкидывает их.
МАКСИМ. Ну-ну, посмотрю я, как ты в пятьдесят пять будешь считать себя стариком. Посмотрю я, как от тебя нельзя будет залететь!!! Хочешь, спросим Наташку, кого она угробила в своей Калуге – девочку или мальчика? Она наверняка знает.
АНТОН. Прекрати. Ей нельзя нервничать!
МАКСИМ. (кладёт гантели на место) Наташке? Да она крепкая, как зелёное яблоко, ядрёная, как вода в колодце! И потом… все равно все уже умерли, чего психовать… Зато сейчас мы узнаем, кого она действительно любит, и почему от меня ушла, ведь на страшном суде не врут.
АНТОН. Страшном суде? Ты хочешь сказать…
МАКСИМ. Именно!
Максим выключает яркий свет, включает настольную лампу и какую-то особенную подсветку – освещение становится мистическим.
МАКСИМ. Я не знаю, как у других, а наш страшный суд будет похож на игру в фанты.
Максим достаёт из кармана куртки ворох записок, бросает их в центр стола.
Из ванной выходит Наташа.
НАТАША. Мальчики… вы представляете, тут есть вода!
АНТОН. Ничего удивительного в этом не вижу.
НАТАША. Вы не поняли, здесь есть горячая вода!
МАКСИМ. Йес! Не зря я тратился на котёл!
НАТАША. (оглядывается) А что со светом?
АНТОН. Папа утверждает, что настало время Страшного суда.
НАТАША. Вы с ума сошли?! Я беременна.
Максим берёт Наташу за руку, усаживает за стол.
МАКСИМ. Именно поэтому страшный суд будет в виде игры.
НАТАША. В каком смысле?
МАКСИМ. Каждый вытянет записку и честно ответит на вопрос, который там содержится.
НАТАША. А если не честно?
АНТОН. (трагически) Натали, тут не врут.
МАКСИМ. Отвечать будем, пока не закончатся все записки.
НАТАША. Ладно, а кто начинать будет?
Все смотрят друг на друга.
Максим и Антон тоже рассаживаются за столом.
МАКСИМ. (берёт спички) Предлагаю кинуть жребий. Как в десантуре – кто не удержит горящую спичку, тот и отвечает.
НАТАША. В десантуре?! Но я беременна!
АНТОН. Тогда ты можешь просто взять и ответить на все вопросы сама, Натали.
НАТАША. Ну уж нет! Я никогда ни в одной игре не проигрывала. А уж тем более, если это, и правда, Страшный суд.
Наташа забирает у Максима спички.
НАТАША. Мои? Коллекционные?!
МАКСИМ. Извини, тут других нет. Только коллекционные, и только твои.
НАТАША. Как все это странно… Тетка мне как-то сказала, что самая большая ценность в жизни – это спички. Не золото, не деньги, не любовь и не справедливость, а спички! В тяжелые времена за них можно получить все – и золото, и любовь и справедливость и даже власть. Вот не думала, что они пригодятся на Страшном суде.
Наташа зажигает одну, передаёт Антону, Антон передаёт её Максиму, Максим – Наташе. Спичка уже почти догорает, ей можно обжечь пальцы, но Наташа успевает передать её Антону. Антон вскрикивает, отдёргивает руку, спичка падает, гаснет. Антон трясёт обожжённой рукой.
МАКСИМ. Тебе начинать, хлюпик! Кто бы сомневался.
Антон берёт записку, кладёт обратно, перемешивает кучу, снова берёт, разворачивает, читает, сходит с лица.
АНТОН. (упавшим голосом) А другую взять можно? Можно сменить билет?
МАКСИМ. Отвечай, двоечник!
НАТАША. (с любопытством) Да, а что за вопрос-то?
АНТОН. (откашливается, читает) «Когда вы в последний раз сходили с ума от нежности?»
НАТАША. Ничего себе вопросики…
АНТОН. (с вызовом) Вчера! (встаёт, начинает ходить по комнате) Да, от нежности я сходил с ума вчера вечером.
Максим многозначительно усмехается.
АНТОН. Она стояла вся промокшая под дождём и дрожала… Сначала я прошёл мимо, но спиной почувствовал её взгляд и остановился. В то мгновение, пока я к ней поворачивался, я вдруг почувствовал всё, что чувствует она – холод, страх, одиночество. Я позвал её с собой. Она пошла, но на отдалении – шагах в двух позади. В этом было столько робкой доверчивости и страха одновременно… Я долго не мог уговорить её зайти в подъезд… Сказал, что живу один, что устал после концерта и от усталости валюсь с ног, что из еды у меня только магазинные пельмени, но их вполне хватит на двоих, что всегда оставляю свет в коридоре, чтобы не заходить в темноту – не то, чтобы я этого боюсь, просто не люблю, – что по ночам за стеной плачет ребёнок, и соседка, немолодая уже мамаша, укачивает его и поёт колыбельную, и я засыпаю только с ребёнком, только под колыбельную, а вчера ребёнок не плакал, и я не спал до утра… А ещё я сказал, что в полночь отключают горячую воду, и она не успеет помыться, если не пойдет со мной прямо сейчас .
МАКСИМ. Молодец! Ну, и как она? Перестала ломаться?!
АНТОН. Я извёл на неё весь шампунь, завернул в свой банный халат, и сварил весь запас пельменей. Боже, как она ела! Ела, давилась, и смотрела так жалобно, словно извинялась за каждый съеденный пельмень…
НАТАША. Это где ж можно так оголодать в наше время?
АНТОН. А потом она запрыгнула на диван.
МАКСИМ. Ну, слава те, господи! А то я уж думал, до главного не дойдёт.
АНТОН. Она легла на мою подушку и заснула так, будто жила здесь всю жизнь. Я сел рядом, посмотрел на неё и почувствовал, как моё сердце захлестнула волна нежности. Такой безумной нежности, что я не удержался и поцеловал её в нос.
НАТАША. Вот терпеть не могла, когда ты целовал меня в нос. В этом есть что-то унизительное.
АНТОН. Да? А она так счастливо вздохнула во сне и лизнула меня в губы.
НАТАША. Лизнула?
АНТОН. Ну, да. А потом так жалобно заскулила и быстро задрыгала лапами, словно ей приснилось что-то страшное, и она пыталась от этого убежать…
МАКСИМ. Лапами?! Это была собака?!
АНТОН. Ну, да. Вы же с мамой так и не разрешили мне завести собаку. Это мечта всей моей жизни.
НАТАША. (смеётся) Ой, не могу… И где же теперь эта мечта? Так и лежит на твоей кровати?
АНТОН. Нет. Утром она нагадила в коридоре, сгрызла мои ботинки и начала громко лаять, чтобы я открыл ей дверь. Она выскочила на улицу с такой радостью, словно не испытывала никакой благодарности. Умчалась и даже ни разу не оглянулась…
Повисает пауза.
МАКСИМ. Мда… К этим дворняжкам нельзя привязываться… Они не умеют любить. Сколько их пельменями не корми – нагадят и убегут.
АНТОН. Всё равно, если увижу бездомную собаку, накормлю и пущу на диван. Если даже это не нужно ей, это нужно мне. Я первый раз за долгое время заснул, не дождавшись колыбельной за стенкой… А знаете, почему? Потому что я больше всего на свете боюсь одиночества. Да, представьте себе – молодой, здоровый, без пяти минут знаменитость, только свистни, набегут толпы поклонниц, – а боюсь одиночества. Потому что я проверял и понял – нельзя спасаться от одиночества со случайными людьми. Только с теми, к кому испытываешь хоть каплю нежности… И пусть это будет просто собака, зато можно заснуть, не дожидаясь чужой колыбельной, потому что рядом бьётся ещё одно сердце.
МАКСИМ. Странно… Мне всегда казалось, что ты любил оставаться один.
АНТОН. Я?! Любил?! Тебе просто нравилось так думать! Тебе и маме нравилось думать, что гитара и музыка заменяют ребёнку домашние праздники, совместные походы в кино, поездки на море. Вы слишком были увлечены друг другом, чтобы в вашей жизни осталось для меня хоть маленькое местечко…
МАКСИМ. Да, мы с мамой очень любили друг друга, но мы давали тебе всё!
АНТОН. Ну, да, всё… Одежду, еду, крышу над головой. А в праздники я оставался один. Даже на Новый год. Мама надевала новое платье, ты завязывал какой-нибудь умопомрачительный галстук, и вы чинно удалялись в какой-нибудь ресторан, в котором вас поджидала весёлая компания. Я смотрел в окно на ваши счастливые спины и старался не разреветься. Если бы у меня была хотя бы собака! Я мог бы с ней разделить пирог, который мама пекла на праздники и который мы ни разу не съели все вместе за семейным столом…
МАКСИМ. Вот не ожидал, что у тебя столько детских обид.
АНТОН. Обида одна, но она до сих пор заставляет меня оставлять свет в коридоре и ждать, когда чужая мамаша споёт чужую колыбельную.
НАТАША. Мальчики, мальчики… Нельзя так далеко уходить от темы биле… вопроса суда. Ну, кто следующий?
Наташа зажигает спичку, передаёт по кругу. На Антоне спичка почти заканчивается, но он успевает передать ей Максиму. Максим отдёргивает руку, спичка догорает на полу.
МАКСИМ. Ну, что ж… (берёт записку, разворачивает, читает) «Какой день в вашей жизни принёс вам самое большое несчастье»? (вздыхает, молчит) Наверное, я должен сказать, что это день, когда умерла Лена, моя жена…
Антон усмехается.
МАКСИМ. Я мог бы сказать, что это день, когда от меня ушла Наташа. Или день, когда я узнал, что разорён… Но это будет неправда.
НАТАША. Значит, правильно я ушла.
МАКСИМ. Если быть честным, то это день…
Максим вскакивает, возбуждённо ходит по комнате.
МАКСИМ. Это день, когда Гнатюк увёл у меня из-под носа «Монтану»!
АНТОН. Что увёл?
МАКСИМ. Стыдно, мне стыдно, да! Но мне было всего семнадцать, и такого острого горя я не испытывал больше никогда. Да, это были джинсы! Американская тряпка с фирменной этикеткой! Боб, фарцовщик, заломил за неё аж триста рублей. А у меня… откуда? Мать буфетчица на вокзале, шестьдесят рублей зарплата. Отца нет… На носу выпускные экзамены… А джинсы последние, и размер мой. Плюнул я на подготовку к экзаменам, устроился грузчиком в овощной магазин, Бобу сказал – «Монтану» мою никому… Месяц ящики с гнилой капустой таскал. Двадцать пять рэ заработал, двести у матери из копилки украл, за пятьдесят собрание сочинений Чехова продал… Пришёл, попросил Боба подождать ещё неделю, пока я придумаю что-нибудь на четвертак, а он говорит – всё, ушла твоя «Монтана», надоело мне ждать. Гнатюк из параллельного «б» все деньги сразу отдал. Как я рыдал! Шёл по улице, и слёзы градом катились… У Гнатюка этого мать завбазой ОРСа была, а отец – начальник автобазы. У него и так всё было, а у меня – ничего. Я думал, у меня в этих джинсах новая жизнь начнётся… Меня все зауважают. Надоело вечно в шмотках из уценёнки ходить. А главное, они Гнатюку велики оказались! Ходил в них, как клоун. Зато в «Монтане». Убили его перед экзаменом по алгебре. Из-за «Монтаны» и убили. Нашли на стройке без штанов, с черепно-мозговой травмой. И знаете, что я подумал?
АНТОН. Боюсь даже представить.
МАКСИМ. Про справедливость я подумал. Он ведь знал, что я эти джинсы больше жизни хотел, знал, что ящики из-за них с гнилой капустой таскал, что экзамены из-за них завалил и на второй год остался. Он всё это знал, но всё равно их забрал. Он оставил меня в уценённых брюках из комиссионки с заплатками на заднице и в паху, из которых я давно вырос, и в которых не было никаких шансов стать человеком. Тот день, когда джинсы достались ему, я запомнил на всю свою жизнь. Больше ничто и никогда не сделало меня таким несчастным… Ну, что вы молчите? Давайте, скажите, какой я безнравственный и убогий!
НАТАША. А это точно не ты Гнатюка убил, Макс?
МАКСИМ. (поперхнувшись) Ну, знаешь… Тех ублюдков потом поймали. По джинсам и вычислили.
АНТОН. (язвительно) А я тебя понимаю. Детские травмы самые сильные. Их потом ничем не перешибить – ни смертью близкого человека, ни разорением, ни уходом молодой любовницы. Не получил любимую игрушку в семнадцать лет – всё, шрам на всю жизнь!
МАКСИМ. (ворчит) Ёрничай, ёрничай… Ты ж у нас благородный, тонкий, изысканный – собаку бродячую в нос целуешь! А вот мама бы меня поняла! И простила.
АНТОН. Я всегда был третьим лишним для вас!
НАТАША. Мальчики, мальчики… Это всего лишь страшный суд, а не семейные разборки. Продолжаем? Тут ещё много записок!
Наташа зажигает спичку, пускает её по кругу. Руку снова отдёргивает Максим.
МАКСИМ. Кажется, я становлюсь козлом отпущения. (берёт записку, смотрит в неё) Что?! Я должен спеть свою любимую песню? Это ещё зачем?
НАТАША. (пытается выхватить записку) Ой, можно, я?! Это задание как раз для беременных!
МАКСИМ. Нет уж. Пусть всё будет по-честному.
АНТОН. Пап, может, правда, не надо? Я представляю примерно, как ты поёшь.
МАКСИМ. Как могу, так и спою.
АНТОН. Шансон тут неуместен.
МАКСИМ. Ты, что, забыл, где мы? Тут главное честность.
Антон закрывает уши, морщится.
Максим довольно долго молчит, начинает петь «Не для меня».
МАКСИМ. «Не для меня придёт весна, Не для меня Дон разольётся, И сердце девичье забьётся С восторгом чувств – не для меня…»
Голоса особого у Максима нет, слуха тоже, но поёт он душевно.
Антон открывает уши, слушает.
АНТОН. Неожиданно… Это, правда, твоя любимая песня?
МАКСИМ. (кивает) Её пел безногий инвалид на вокзале, где мать торговала беляшами и жидким кофе. Если у него в шапке накапливался рубль, он просил меня сходит к матери в буфет и принести ему кофе в бумажном стаканчике, беляш и пачку папирос. Однажды кто-то бросил ему три рубля. Ветер подхватил купюру и понёс по перрону. Я хотел побежать за ней, а он сказал – нельзя догнать ветер, это бессмысленно. Надо дождаться, когда он подует в лицо, и тогда всё, что он принесёт – твоё. Я думал, что ненавижу эту песню. Она пахла нищетой, мазутом и подгорелым беляшом. А теперь вдруг понял, что она самая любимая. Потому что пахнет отцветающей сиренью, уходящим детством и одеколоном «Шипр», которого теперь не найти. Я так и не узнал, как зовут инвалида, и где он потерял ногу…
АНТОН. Почему ты никогда мне этого не рассказывал?
НАТАША. Потому что вы никогда не собирались вечером за одним столом, да, Макс?
МАКСИМ. Потому что это не может быть интересно мальчишке, а взрослому парню – тем более.
АНТОН. Даже если бы мне не было интересно, даже если бы я выл от скуки, ты должен был усадить меня и рассказать! Ты… Ты лишил меня детства!
НАТАША. Мальчики, мальчики… Продолжаем, мне нравится эта игра!
Наташа зажигает спичку, передаёт по кругу, наконец, спичка возвращается к ней, Наташа обжигается, отдёргивает руку.
МАКСИМ. Ну, наконец-то!
Наташа долго не может выбрать записку, несколько раз меняет их, наконец, зажмуривается, выбирает, пробегает глазами.
МАКСИМ. (нетерпеливо) Ну? Что там?!
На лице Наташи смятение, но она быстро справляется с ним.
НАТАША. (выпаливает) Я должна станцевать!
Наташа прячет записку в карман, Антон и Максим переглядываются.
Наташа встаёт, поправляет платье, подходит к музыкальному центру, включает музыку.
НАТАША. Но я всё-таки беременная, поэтому танцевать буду медленный танец.
АНТОН. И кого же ты пригласишь?
Наташа смотрит то на Максима, то на Антона. Они напрягаются, подбираются.
Создаётся впечатление, что Наташа идёт к Максиму, но она проходит мимо него, останавливается перед Антоном.
Антон встаёт, победно смотрит на Максима.
Наташа и Антон начинают танцевать.
Максим сникает – стареет на глазах лет на десять. Встаёт, куда-то уходит.
Антон всё теснее прижимает Наташу к себе, пытается поцеловать…
Слышен треск.
Яркая вспышка, какая бывает во время короткого замыкания.
Темнота.
Наташа кричит.
В темноте слышен хохот Максима.
НАТАША. Что это?!
МАКСИМ. Божья кара! Ты соврала, в записке было совсем не про танец!
В темноте зажигается спичка, Максим подходит к свечам на полке, зажигает их.
Со свечой в руке подходит к Наташе.
МАКСИМ. (грозно) Покажи записку!
АНТОН. Пап, а ты случаем не забыл, что Господь Бог вовсе не ты?
МАКСИМ. Наташа, немедленно покажи записку! Или нас тут всех разнесет на кусочки!
Наташа мнётся, с неохотой достаёт из кармана записку, протягивает Максиму.
Максим разворачивает записку, читает.
МАКСИМ. «Расскажите, за что вам больше всего стыдно».
Повисает молчание.
АНТОН. (тихо) По-моему, тут и так всем понятно, за что Натали больше всего стыдно. По-моему, этот танец был прекрасным извинением и искуплением. Спасибо тебе, Натали.
Антон хочет поцеловать Наташу, но она от него отстраняется.
НАТАША. Нет! Ни перед кем я не извинялась! Этот танец был – просто попыткой уйти от ответа… (смотрит вверх, молитвенно складывает руки) Прости меня, Боженька… Я сейчас всё расскажу.
МАКСИМ. (усаживается поудобнее, подмигивает Антону) Сейчас она нам в красках расскажет, как без спроса взяла поносить мамины туфли. Или как без спроса читала любовные письма своей тётки. Они пожелтели от времени, и на них красовался штемпель какой-нибудь погранчасти в Забайкалье, Боже, как романтично... Так, моя дорогая?
Наташа молча берёт свою сумку, достаёт из неё золотую статуэтку ангела, ставит на стол.
Повисает тяжёлая пауза.
Максим берёт статуэтку.
МАКСИМ. Я что-то не понял… Этого ангела я подарил Лене на сорок лет. Как он оказался у тебя в сумке?
НАТАША. Это ещё не всё.
Помявшись, и наконец, словно решившись, Наташа выкладывает на стол пачку денег, перетянутых яркой розовой резинкой.
МАКСИМ. (берёт деньги) Это мои последние деньги. Я узнаю резинку... Как они у тебя оказались? Антон, ты что-нибудь понимаешь?
Антон непонимающе смотрит на деньги и статуэтку ангела в руках Максима, начинает смеяться – сначала тихонько, потом всё громче и громче, наконец, его смех становится похож на истерику.
МАКСИМ. Да что происходит?
Наташа отворачивается.
АНТОН. (загибаясь от смеха) Ой, не могу… Она тебя обокрала! Тупо обнесла твою хату! Браво, Натали! Под твоей маской оказалась самая забавная рожица! Ты нас умыла с нашими «Монтанами» и собаками! Ой, не могу!
МАКСИМ. Наташа, скажи, что это неправда.
НАТАША. Ну, почему же… Нас же не разнесло до сих пор по кусочкам. Значит, это правда. Мне стыдно, что я украла это у тебя, Макс. Прости. Но ещё мне стыдно за это…
Наташа запускает руки под подол, делает там какие-то манипуляции, достаёт небольшую подушку. Живот её исчезает.
Наташа кладёт подушку на стол.
НАТАША. Мне срочно нужны были деньги и новое платье. Завтра в «Империале» банкет «Газпрома», мне удалось раздобыть приглашение. Там будут… Ну, в общем, вы сами понимаете, кто там будет. Я думала, если ты увидишь мой живот, Макс, ты отдашь последнее.
МАКСИМ. (хватается за голову) О, господи… Какой же я идиот… Где ты с ней познакомился? (хватает Антона за грудки) Где ты с ней познакомился, я спрашиваю?!
Антон отцепляет руки Максима от себя.
АНТОН. В интернете. Где мне ещё знакомиться? Не с фанатками же своими, они почти все несовершеннолетние дуры.
НАТАША. Вот только не надо грязных намёков на моё лёгкое поведение, Макс. Да, я жила с мужчинами из-за денег. Но только с теми, кто мне нравился!
МАКСИМ. Слыхал, Антоха? Только с теми, кто ей нравился! Не знаю, как тебя, а меня это окрыляет! (расправляет плечи) Ты знаешь, я даже не чувствую разочарования, наоборот – гордость! На старости лет стать объектом охоты такой очаровательной хищницы! Наташа, скажи, ты почему ушла? Познакомилась с другим олигархом? Он тебе больше понравился? А у него бабла больше, или рожа смазливее?
НАТАША. Макс, ты, и правда, возомнил себя Господом Богом. Почему я должна отвечать на твои вопросы?!
Антон подходит к Наташе, проводит рукой по её волосам.
АНТОН. Я люблю тебя, Натали. Люблю, кем бы ты ни была и что бы ни натворила…
НАТАША. Всегда мечтала услышать эти слова, а вот услышала… (замирает, будто прислушиваясь к себе) …и ничего не чувствую.
АНТОН. (обнимает Наташу) Так бывает, когда слишком долго ждёшь.
МАКСИМ. Так бывает, когда слишком часто меняешь мужиков.
Максим берёт спичку, зажигает её, смотрит на пламя. Когда спичка практически догорает, Максим неожиданно передаёт её Наташе. Наташа, купившись на эту уловку, берёт спичку, обжигается, бросает её.
НАТАША. Так нечестно! Мы ведь не начинали.
МАКСИМ. Это была последняя спичка. А вдруг это твой шанс не попасть на сковородку?
Наташа вздрагивает, берёт записку, не торопится её разворачивать.
НАТАША. А знаешь, я отвечу на твой вопрос, Макс. Я ушла не потому, что встретила побогаче. Я ушла, потому что мне надоело быть вашей игрушкой.
МАКСИМ. Что?!
НАТАША. Ну, хоть сейчас-то не врите… (обращается к Антону) Ты выбрал меня, потому что я сильно похожа на твою мать. Ты сам часто говорил мне об этом! Но ты это сделал не от любви к матери, и не от каких-то там чувств ко мне. Ты сделал это, чтобы свести папашу с ума. Именно поэтому ты не захотел снимать квартиру. Ты мстил ему по-мужски. В твоём детстве не хватало любви родителей? Не было семейных ужинов, праздников, походов в кино и зоопарк, потому что мама и папа были слишком увлечены друг другом, и ты чувствовал себя третьим лишним? Так получай, папочка! Теперь ты третий лишний! Ты! А у меня полноценная жизнь, и моя любимая девушка так похожа на маму! Страдай, как страдал я, чувствуй себя одиноким, несчастным, заброшенным и никому не нужным – как чувствовал себя я!
АНТОН. Перестань! Это неправда!
НАТАША. Я, может, университетов и не заканчивала, но то, что это была не любовь, а месть, понять смогла.
МАКСИМ. Антоха, а ведь лучше бы мы были ворами, чем теми, о ком она говорит. Похоже, сковородка-то – наша. Одна на двоих.
НАТАША. Толку-то от вас обоих было… Что по деньгам, что в постели. У меня начальник рынка и тот круче был во всех этих смыслах. Даже замуж звал.
МАКСИМ. Отчего же не пошла?
НАТАША. Не знаю. Простой он какой-то был. Мне музыканты нравятся. Или художники. Чтоб перспективы на мировую славу были. Ну, и финансы соответствующие. Я бы с ними по миру ездила, интервью давала… А рынок этот, он с детства у меня вот где…
Наташа проводит ребром ладони по горлу, потом медленно рвёт записку.
НАТАША. А знаете, мне плевать, что здесь написано. Ненавижу под чужую дудку плясать. Сама не понимаю – чего повелась, из сумки всё вытащила, живот свой распотрошила… Полдня его двусторонним скотчем крепила. Надоели вы мне.
Наташа берёт палантин, сумку, выходит.
АНТОН. Куда она?
МАКСИМ. На свою орбиту. Не понимаю, как мы пересеклись…
АНТОН. Тунгусский метеорит.
МАКСИМ. В каком смысле?
АНТОН. В прямом. Бухнулся, выжег всё, оставил воронку, а сам исчез. Остались только маленькие осколки, и то не факт, что они принадлежат ему.
Антон берёт обрывки записки, порванной Наташей, начинает их складывать.
МАКСИМ. Что ты делаешь?
АНТОН. Хочу узнать, что здесь написано.
МАКСИМ. Ни у кого из нас не хватило смелости порвать записку. А она – порвала. Огонь девка. Что там?
АНТОН. (читает) «Расскажите, чего вы больше всего боитесь».
МАКСИМ. Огонь девка. Никто не должен знать, чего ты боишься. Даже сам Господь Бог.
В комнату неслышно заходит Наташа.
НАТАША. Больше всего на свете я боюсь вернуться в Калугу, к тёте Альбине. Я мамашу свою не помню, она меня в пятнадцать лет родила, и сразу тётке подкинула. А сама в колонию загремела. Сначала по малолетке, потом в настоящую – на восемь лет, за вооружённый грабёж. Вернулась с туберкулёзом, а через полгода её сожитель зарезал. Тётка меня называла «Несчастье моё». Я до трёх лет так и думала, что моё имя Несчастье, пока ангиной не заболела. Пришла врачиха, молодая, красивая, и вдруг говорит: «Какая Наташенька у нас славная!» Славная. Я и слов-то таких не знала. Говорит, улыбается, а у самой кулончик на цепочке блестит… Красивый такой, в виде сердца. Пока она мне горло смотрела, он перед моим носом туда-сюда, туда-сюда… В общем, обняла я её, она растрогалась, даже в щёку поцеловала, а я замок на цепочке незаметно расстегнула… Долго кулон этот под матрасом прятала, потом тётка его нашла. Думала, убьёт, а она в скупку его отнесла, конфет мне купила. Она на рынке зеленью своей с огорода торговала и пенсию по инвалидности получала. С голоду не подохнешь, но весёлого мало. Я всё время есть хотела. И спать. Наверное, потому, что витаминов каких-нибудь не хватало. Тётка предупредила – воровать начну, мамашину судьбу повторю, я и держалась, хотя столько соблазнов кругом было… Тётка на учёте у психиатра стояла. Раз в год на неё накатывало… Лучше б алкоголичкой была, ей-богу, я бы справилась. А так – ходит нечёсаная, глаза безумные, и Марика ищет… Марик это кот, который десять лет назад сдох. Дом старый, полы скрипят, а она ни днём, ни ночью не спит, только ходит и – «кыс-кыс-кыс, кыс-кыс-кыс»… Меня увидит, кричит: «Это ты Марика за ограду выпустила?!» Мне как семнадцать исполнилось, я сразу из дома уехала. В колледж культуры поступила, там без экзаменов принимали, общежитие дали.
МАКСИМ. На какую специальность?
НАТАША. Что?
МАКСИМ. Кем ты хотела стать?
НАТАША. А-а… Режиссёром культурно-массовых мероприятий.
АНТОН. У тебя получилось.
НАТАША. Не смешно! На втором курсе бросила. Нас в комнате шесть человек было. Вы когда-нибудь жили на одиннадцати квадратах с шестью озабоченными девицами?
МАКСИМ. Чем озабоченными?
НАТАША. Культурой, само собой. Устроилась я в парикмахерскую, волосы подметать. Думала, клиента какого-нибудь склею… Только кто на меня посмотрит в футболке за сто рублей. Короче, там интернет был, ну, и всякие социальные сети… Вот ты, Антоша, говоришь, одиночество это страшно… Да одиночество – это счастье! Когда не скрипят полы, никто не ходит по комнате и не зовет – «кыс-кыс-кыс»… Когда в комнате одна, а не шесть кроватей, когда рядом никто не храпит, не дышит, не стонет. Когда можно делать всё что захочешь…
МАКСИМ. Бедная девочка… Почему ты мне не рассказала об этом?
НАТАША. Потому что это не может быть интересно взрослому мужику. А взрослому мужику-любовнику – тем более.
МАКСИМ. Даже если бы мне это было неинтересно, даже если бы я выл от скуки, ты должна была рассказать. Мне кажется, что тогда я полюбил бы тебя по-настоящему.
НАТАША. Не надо, Макс. Ты был прав – нельзя привязываться к дворняжкам. Мы не умеем любить.
АНТОН. (смотрит в окно) Интересно, что там на улице?
НАТАША. Дождь. Холодный и моросящий. Природа плачет, что нас больше нет в живых. Может, мы были и не лучшими представителями человечества, но без нас картина жизни будет неполной. До свидания, мальчики. Я в свой личный ад – к сумасшедшей тётке в Калугу.
Наташа уходит.
МАКСИМ. Ты должен догнать её.
АНТОН. Зачем?
МАКСИМ. И ты ещё спрашиваешь? Девчонка собралась в ад! Добровольно!
АНТОН. Так догони сам! Ты же её любишь!
МАКСИМ. Но это же твоя девушка…
АНТОН. Когда тебя это останавливало?
Максим бросается к двери.
АНТОН. Подожди! Но если Наташа тебя обокрала, значит, она пришла сюда уже после своей смерти в Калуге… Этот ангел стоял на месте, когда я… когда мы отравились.
МАКСИМ. И что?
Антон встаёт и включает свет.
АНТОН. А то, что мы живы! Сумасшедшая тётка всё наврала, а мамины таблетки оказались просрочены!
МАКСИМ. Это ничего не меняет. Наташу надо остановить.
Максим пытается выйти, но Антон хватает его за рукав.
АНТОН. Ты знал, ты знал, что мы живы!!!
МАКСИМ. Разве ты не сам придумал, что мы умерли и встретились на том свете?! Я просто тебя поддержал! Потом, правда, засомневался… Поднялся наверх, а там в компьютере есть Интернет. Нет, ну что вода горячая на том свете есть, я поверить ещё могу… Но Интернет! Да ещё с напоминанием, что надо внести за него очередной платеж… Я как-то очень засомневался в твоей версии загробной жизни, Антоха.
АНТОН. Где ты взял эти записки? Скажи, где ты их взял?!
МАКСИМ. В куртке. В кармане. Лет пятнадцать назад сочинил их, хотел игру дома устроить. Думал, сядем втроём за столом – ты, мама и я, – и сыграем в фанты.
АНТОН. И почему не сели? Почему не сыграли?
МАКСИМ. (пожимает плечами) Не знаю. Времени не было. Или забыл.
АНТОН. Или куда круче было вдвоём с мамой рвануть в круиз, а меня сплавить в пионерский лагерь…
МАКСИМ. Послушай, ну, ты же мужик! Нельзя жить детскими обидами! Пусти, надо спасать девчонку!
Заходит Наташа
НАТАША, Мальчики, вы не поверите, но таксист отказался везти меня бесплатно в ад.
МАКСИМ. Ну, почему же, охотно поверим.
НАТАША. Я говорю: «Как?! В ад, и за деньги?!» А он: «Туда по тройному тарифу, я боюсь сумасшедших». Это я – сумасшедшая?!
АНТОН. Натали, папа нас обманул. Мы живы!
НАТАША. Как живы?! Все?
АНТОН. Все.
МАКСИМ. Я и сам сначала поверил.
НАТАША. (подходит к столу) Но тогда – что это было?!
АНТОН. Папа решил наверстать упущенное. И поиграть в фанты в семейном кругу.
НАТАША. Ой…
АНТОН. Да, мне тоже неловко, что я наболтал лишнего.
НАТАША. Лишнего?! Да если бы не этот цирк, мне бы здесь на такое платье хватило! (показывает на пачку денег, перетянутую розовой резинкой) Весь Газпром был бы мой!
Максим берёт пачку денег, протягивает Наташе.
МАКСИМ. Бери.
НАТАША. Но это же твои последние, Макс!
МАКСИМ. Ничего, меня сын прокормит. Правда, Антоха? Не дашь помереть с голоду своему старому больному папаше?
АНТОН. Боюсь, ты не сможешь рассчитывать на меня, папа. Я уезжаю во Францию. Насовсем. Крупнейший хип-хоп лейбл «Пари Транзит» предложил мне контракт на выпуск пяти альбомов и туры по всему миру. Натали, ты поедешь со мной? Заграница, деньги, концерты, перспективы на мировую славу – всё, как ты хотела.
МАКСИМ. Он врёт, Наташа, не слушай его! Покупай своё платье и лови крупную рыбу в Газпроме!
АНТОН. Он завидует мне, Натали! Сейчас же поедем оформлять тебе загранпаспорт! (Максиму) Где моё свидетельство о рождении, куда ты его спрятал?! Без него мне не дают визу!
МАКСИМ. Понятия не имею, ты и так перерыл весь дом!
АНТОН. Секретер… Кажется, я не смотрел в мамином секретере!
Антон, перепрыгивая через ступени, убегает наверх.
Максим бросается к Наташе, берёт её за руку.
МАКСИМ. Наташа, дорогая, умоляю, останься со мной! Я возьму кредит, я выкручусь! Ради тебя я снова стану богатым! Хочешь, я назову свои «Горячие беляшики» твоим именем?!
НАТАША. Боже упаси!
МАКСИМ. А что, по-моему, звучит – сеть закусочных «Наташа». Народ толпами повалит!
НАТАША. Опять соревнуешься с сыном?
МАКСИМ. Нет! Я люблю тебя! И ты полюбишь меня, потому что маленькие несчастные девочки, которые строят из себя бездушных акул, умеют любить, как никто другой…
НАТАША. (протягивает ему деньги) Нет, Макс. Я выбираю Париж и мировую славу. Ты слишком долго будешь отдавать свои кредиты…
По лестнице спускается Антон, у него растерянное, ошарашенное лицо, в руках он держит какую-то бумагу.
АНТОН. Папа что это?! Это правда?!
Максим походит к Антону, вырывает бумагу.
МАКСИМ. Чёрт! Совсем забыл! Тебя нельзя было подпускать к этому секретеру…
АНТОН. Я спрашиваю – это правда?! Отвечай мне немедленно!!!
МАКСИМ. А ты думаешь, я храню поддельную бумагу об усыновлении?! Я должен был сжечь её… (рвёт бумагу на клочки, говорит, словно у него не осталось сил) Но это ведь ничего не меняет, Антоха?... Правда?! Ну скажи, что это ничего не меняет…
АНТОН. Зато многое объясняет.
МАКСИМ. Ну, да… Не справились мы немного с Ленкой, не рассчитали… Таланта родительского у нас не хватило! Но ведь ты вырос не на казённых харчах! Одет, обут был, накормлен досыта! Не в подворотне вырос, музыкой занимался, гитару тебе самую дорогую купили, ни в чем ведь не отказывали тебе, Антоха! Подумаешь, в Новый год один оставался, зато сытый, одетый-обутый, я вот в обносках в детстве ходил, слаще картошки жареной и беляшей вокзальных не знал ничего!!! Господи, что я несу… (закрывает лицо руками). Если бы можно было что-то исправить… Если бы все заново повторить, не знаю, смог бы я стать тебе настоящим отцом, но из детдома я бы тебя всё равно забрал! Ты такой злюка был маленький… Все дети к нам с Леной руки тянули, а ты в угол забился и презрительно так смотрел… Словно говорил: «Не нужны мне подачки, жалость не нужна, сам справлюсь, сам вырасту, сам в люди выйду!» Мама от бесплодия долго лечилась, дочку хотела, но я Ленке сказал: «Или вон того волчонка берем, или никто мне не нужен».
НАТАША. Ой, мамочки! Вот это да…
АНТОН. Ненавижу тебя.
МАКСИМ. Имеешь полное право.
АНТОН. Если бы ты знал, как я тебя ненавижу! Подожди… Если вы… с Леной… совершили ошибку… Если поняли, что не можете полюбить чужого ребёнка… Почему вы не отдали меня обратно в детдом? А вдруг нашлись бы люди, которым я был бы нужен по-настоящему?
МАКСИМ. Ты был маленький… Тебе было лет пять. Мы почти решились тебя вернуть. Лена как-то вечером не могла заснуть, плакала - "он чужой, смотрю на него и понимаю, что нельзя заставить себя полюбить чужого ребёнка… И вижу, что ты не можешь"… Я сказал - так давай вернём, чего мучиться? Она сказала - мне стыдно. А я сказал - мне тоже стыдно, но так честнее. А утром ты заболел. Температура под сорок, рвота… Врачи ничего не смогли найти. Ничего! Все анализы в норме, а ты умираешь. И тогда Лена сказала: «Он наш, Макс. Он заболел, потому что мы решили его отдать, просто почувствовал. Он поправится, только если мы поймём, что мы навсегда вместе. Пусть мы плохие родители, пусть мы не любим его так, как должны любить, но мы вместе, и с этим нельзя ничего поделать!». Утром мама…
АНТОН. (перебивает) Утром мама пришла ко мне в палату в шляпе с вуалью, на каблуках, и принесла вот этого вот медведя…
Антон берёт в руки медведя.
НАТАША. Да уж, не сильно-то она разорилась на больного ребёнка!
АНТОН. Я расстроился и обиделся. Мне нужен был самосвал с кузовом, который поднимается, я сто раз говорил ей об этом, а она принесла этого дурацкого медведя… Его потом отобрали, потому что плюшевые игрушки в больнице запрещены, в них слишком уютно живется всяким микробам…
МАКСИМ. Зато у тебя сразу спала температура. Лена оказалась права, мы больше никогда не говорили о том, что ты для нас "чужой". Да, мы не умирали от нежных чувств, мы были плохими родителями, но ты был наш… Со всеми своими потрохами – со своей закрытостью, неуживчивостью, непонятными увлечениями и странным характером. Да, ты раздражал, мешал, не давал жить в своё удовольствие, не позволял уединиться, когда хотелось, создавал много проблем - то болячки, то школа, то одежда, из которой ты вырастал постоянно, но ты был свой… вот, как этот кулак, как нога, как… сердце, в конце концов. Прости, я не умею говорить красиво, мне легче сто раз отжаться на кулаках…
АНТОН. (резко) А отожмись!
МАКСИМ. Что?!
АНТОН. Отожмись на кулаках сто раз или я не поверю, что я тебе "свой".
НАТАША. Круто! Макс, кажется, ты попал…
Максим нерешительно встаёт в "планку" на кулаки, начинает отжиматься, сначала тяжело, потом расходится, разогревается, отжимается всё быстрей.
АНТОН и НАТАША. (считают вслух) Один, два, три…
На двадцати Максим багровеет и задыхается, продолжает отжиматься - медленнее и тяжелее. Наташа теребит за рукав Антона.
НАТАША. Ты не боишься, что он помрёт? Возраст все-таки…
АНТОН. (громче) Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
Максим отжимается всё тяжелее, видно, что ему плохо, он задыхается, уже не так низко опускается на руках к полу, на счёте "тридцать пять" он еле живой.
НАТАША. Макс, хватит! Антон, скажи ему!
АНТОН. Давай, давай! Слабак! Тридцать шесть, тридцать семь… Ну!… Ты наврал мне, ты все наврал! Грехи замаливаешь своим враньем, да?! Тридцать восемь…
Максим падает замертво. Антон стоит, окаменев.
НАТАША. Ну вот, я же говорила…
Наклоняется к Максиму, берёт его за руку, прикладывает ухо к груди.
НАТАША. Он не дышит…
АНТОН. Слабак. Хлюпик. Размазня!
НАТАША. Ты убил его!
Антон в прострации подходит к Максиму, наклоняется над ним, трясёт.
АНТОН. Пап… Папа… Папа! Нет… Не умирай, пожалуйста!
Трясёт безжизненного Максима изо всех сил, по лицу текут слёзы.
АНТОН. Папа, прости! Не уходи, папа! Мы ведь только что… оттуда…
Наташа отталкивает Антона.
НАТАША. Пусти!
Начинает умело делать массаж сердца, искусственное дыхание рот в рот. Останавливается, проверяет на шее пульс.
НАТАША. Кажется, я его завела…
Антон бросается к Максиму. Максим открывает глаза.
МАКСИМ. Я только что видел Лену… Она сказала, что мы с тобой два идиота…
Антон обнимает Максима, прижимает к себе.
АНТОН. Папа… Папочка…
МАКСИМ. (со слезами) Сын… Сынище ты мой! Я люблю тебя.
АНТОН. Я тоже тебя люблю, папочка! Мы встретим этот Новый год вместе, ты обещаешь?
МАКСИМ. А как же Париж?! А мировая слава?
АНТОН. К черту Париж. К черту славу! Мы поставим ёлку, закажем из ресторана ужин и будем говорить до утра.
МАКСИМ. Какой ресторан, хлюпик?!! Я готовлю как Бог!
АНТОН. Правда? А я не знал…
МАКСИМ. Ты ещё многого обо мне не знаешь…
АНТОН. А ты обо мне! Поэтому мы и будем говорить до утра…
МАКСИМ. Мы часто теперь будем говорить до утра, правда, Антоха?! Правда?!!!
Наташа берёт со стола деньги, пятится к выходу, на цыпочках уходит.
ЗАНАВЕС
Все права принадлежат автору и защищаются РАО и законом Р.Ф. об авторских правах.
Постановка пьесы возможна только после заключения прямого контракта между Автором и Театром.
